(no subject)

мы дотрагиваемся пальцами,
как Бонни и Клайд,
Пушкин и Чаадаев.
Красная армия по-оленьи к ручью поникла,
и флаги выцветают.

и нас расшвыривает.
и так далеко друг от друга горы,
где ты партизанишь, и келья, где я пишу.
и, прижавшись лбом к кирпичам, можно одним рывком
оказаться там, где мы дрались, я как-то пришёл,

и не было никого из наших.
мы проиграли тот мир, и нас в нём нет.
нам не дали напиться, они вызвали смерть, и нас расшвыряло.
и степь со следами наших коней,
как тетрадка в луже, валяется, алая.

всё ещё алая.
я прихожу в себя у кирпичной стены.
ты лежишь на снегу, или тебе делают перевязку.
мы не слышны друг другу. и нынешние восстания
это ещё не развязка

потому что не прошибёт.
но когда-нибудь от одной победившей планеты к другой прилетит огромный корабль,
и ты выйдешь со шлемом в руке,
и мне поручат сказать что-нибудь, хотя ты помнишь, какой из меня оратор.
а вечером, сбежав ото всех, на суровой и праздничной набережной,
на говорящей теперь реке
ты скажешь, не спрашивая, "идём обратно."

"удачи" - погаснут серьёзные лица друзей.
и, высушив тетрадку, мы раскроем её осторожно
и снова напишем копытами наших коней
тревожную повесть о неразжавшихся пальцах.