letrym: (лет. настр. ст)
когда ты здесь, ноябрь, как цитрус, жёлт.
проснувшись, я вдыхаю серый воздух -
ничем не пахнет, если ты ушёл.

нашёл, обшарив дом в один прыжок,
с твоей перчатки отлетевший блёсток -
когда ты здесь, ноябрь, как цитрус жёлт.

хоть мир и поддаётся, как снежок,
и зимний двор весь в клочьях драки звёздной,
ничем не пахнет, если ты ушёл.

бардак, как потревоженный ожог,
не заживёт, но может быть легко с ним
(когда ты здесь, ноябрь, как цитрус, жёлт)

ем мандарин, купил хурмы мешок,
и можно утопиться в абрикосах -
ничем не пахнет, если ты ушёл.

теплей всего ненатуральный шёлк
простынки, а один под пухом мёрзну.
когда ты здесь, ноябрь, как цитрус, жёлт.
ничем не пахнет, если ты ушёл.
letrym: (лет. настр. ст)
(детектив глотают с какао или апельсиновым соком,
но сам он - морская губка или кирпич под дождём)

вот бы нестись в туман как детектив,
наган в лицо встречать полуулыбкой,
смотреть на музыкантов улиц гибких
в испарине, как будто их мотив.
(рубашка прилипла, потому что я никогда такого не слышал,
каждый вечер никогда такого не слышал)

куда-нибудь, плаща не захватив,
так мокро, будто я внутри улитки.
(может быть, какао или сок пьют в ванне,
солнечной оттого, что её вымыли,
лунной от серебряных мыльниц)

историей, как шоколадной плиткой,
хрустеть и помогать ей обрасти
любыми городами с детективом
(человеком, лучом, крысой, глазастым троллейбусом)
его решеньям, вкусным, как гвоздика
(и неожиданным, как веточка гвоздики из сладкого пирога)
не буквами, а кошками бродить,
ресничку в мгле бескрайней находить,
нестись в туман, высаживаться тихо
(подоконник - берег, скамейка - берег, губы и острова)
и ни за кем своим не уследить.
letrym: (шляпник. чааай. всегдааа)
землю крестьянам, фабрики рабочим, мир народам, хлеб голодным, а власть - советам.
с праздником, товарищи. заключённым свободу, угнетённым равенство, батареям тепло, городам троллейбусы, людям космос, пустыне воду, планете социализм.
letrym: (лет. настр. ст)
под окном в тумане стоит машина.
над ней жёлтая кленовая ветка.
кажется, это паровоз. и тихо,
будто в музее.

нежность из-за тумана почти трёх лет
кажется самолётом ур-рычащим,
как неделю не кормленный бегемот,
но невесомым.

проще всего сейчас пойти досыпать.
распластаться для лёгкого разбега.
нежность перепрыгивает по каплям,
как по кувшинкам.
letrym: (лет. настр. ст)
рюкзак осенних яблок на плечах,
планеты в книжке, и блестит их краска,
как стыд подростка и дублон пиратский,
а звёзды далеко. не отвечай
небрежным, близким, золотым лучам,
которые тебя щекочут братски
и пропадают. если бы хоть раз к ним
забраться, и урчать, и различать,
какую из комет ты нежно помнишь,
а где сестра, и сказка, и любовник.
душистых яблок нежность тяжелей,
и вкус её нужней и веселей
хорошей драки и своей эпохи,
опять трясущей королей.
letrym: (лет. настр. ст)
декабриков хмурый и любит природу.
улыбка, как листик, промозглая грудь
свистит замечательные напевы
про огромные апельсины пространств.

у декабрикова на 13-м этаже
кузнечикового стрёкота больше, чем в поле.
могут прижиться ужики или морковка, как в огороде.

у декабрикова в наушниках
рёв взлетающих мачт и тиканье луноходов.

этот декабриков любит говорить:
“я был на луне, и на второй луне, и на третьей,
а одна луна была у меня.”

я влюбляюсь в него, если ничего не надо делать спросонья.
я знакомлюсь с ним, если гуляю один.
и я бреюсь, когда хочу быть няшкой.
letrym: (лет. настр. ст)
- я идейная кошка, друг отважного трубочиста.
мои лучи - это музыка на 10 кварталов.
когда я грызу одеяло, все пьют сладкий снег или дождь.
когда я сверкаю глазами с карниза,
кофе с печеньем на площадях.
это как выйти из курной хаты, чтобы искать цветок папоротника
не в сезон и найти миллион цветков.

- а я вчера следл по теням на обоях,
какой за стёклами ветер.
читал про разогнанный марш,
придумывал мелким про лепреконов,
которые живут там, где стоит жить,
и хотел не к лепреконам, а ближе.

- я кошка, которую гладят, когда коряво
мечтают, что вот,
люди-кошки, бродячие под кирпичный джаз
и меланхолично болтающие с мышами,
станут опять людьми и
научат других как греть друг друга,
когда наперебой поицейскиеи и дождь.

- я листаю стихи про первых космонавтов, написанные их современниками
и думаю, что мне везёт больше.
letrym: (лет. настр. ст)
повдохновлялся тут об товарища

ловкие и голодные как кошки,
белозубые обездоленные выйдут на старый мир.
насилие как хлеб в бутерброде,
разве с ним вкусней?

специи, которые индонезийские девочки
раньше заковыривали в сигареты за 10 баксов
теперь просто в воздухе:
гвоздика! мята! сопротивление! самоуправление!
хлеб!

не тот, из бутебродов перед работой,
а тот, которого становится вдоволь всем,
яркий, как одуванчик.
letrym: (лет. настр. ст)
это край, где выйдешь курить и прёт,
оттого, что ветра прильнули.
от ветров, бывает, пахнет старьём,
а от сорванных листьев новью.

жесть столетней газеты - буйная медь
за наушник рвёт и за шкирку,
потому что, стоит ей присмиреть,
никакого не будет ветра.

но газеты ломче плохих волос,
не успеешь узнать, кто левый.
только рёбра выдержат ливень слёз,
не кораблик - подмокший пепел.

но когда выходишь курить, то прёт,
и в трусы, и под ногти ветер.
и оранжевым угольным ноябрём
обращается всё на свете.
letrym: (лет. настр. ст)
я доверяю стихам подростков,
как городам, где хожу босиком.
всё, что тронешь - твоё, как кровинки от розы,
но стекло - только телескоп.
любое стекло - телескоп.

я доверю стихам декабристов,
как городам, где все босиком,
и, разуваясь, летишь, как из брызгалки
и бьёшься о берег того, кто едва знаком.

я доверяю стихам математиков,
как города тем, кто в них босиком.
их надёжности, как вымечтанному маузеру,
если бы он вымечтался не рядом с виском.

где подросток трогает,
декабрист восхищённо хмурится,
математик одуванчиковыми стропами
рисует лопатки и грозовые улицы.
letrym: (лет. настр. ст)
я лето, пружинящее в ресницах
ноздреватых, ветреных, ярких ночей.
искорка в тумане, где их миллион
стоит эскадры.

прозрачные штыки ломает ветер,
но февраль даже не дрогнет ресничкой.
и я, лето, здесь ничего не боюсь,
так разлетевшись.

весна начнётся, когда мы не струсим
пройти снегопад и поверить ему.
весна, снегопад, и мы, и девочка
красный ноябрь.

это сказка о том, как понимают.
о железных ветрах и ветерках.
сказка подоконника и погоды,
мы, лето, февраль.
letrym: (лет. настр. ст)
пустую скалу,
где глаза идальго рисовали цветы и травы,
назвали Флоридой.
колючую сосущую мглу
назвали Вселенной.
когда дикторы утренней разминки
делали людей парусами,
а в кб и книжках про роботов
паруса становились людьми,
тогда все взлетели,
а долетели только журналы.

камень планет
страшней чем мостовые последней недели Коммуны,
но у пилотов есть плечи, оранжереи и книги.
не в канистрах, а в коллективном свитере разговоров
у трескучих костров экранов
они несут тёплый воздух и летнюю беготню.

это свитер одиночества на самой снежной вершине.
это снег, согревающий до мартовских октябрей.
это бензопила для джунглей невежества,
нефтепровод сказок и сил,
дружба, которая поворачивает вспять пиратские корабли!

просто ведь нет никого, кроме нас
и наших страхов,
которые слетаются пить из твоей ключицы,
из моей ладони, из маргаритки за её ухом.
и пот нашего лета, и роса бесконечной игры
делают их друзьями и парусами.

в этой мгле ничего, кроме нашей крови,
как в травинках, инопланетянах и бензобаках,
но первооткрыватели назвали её Вселенной,
разбив огород на скале,
не испугавшись саблезубого тигра тёмных углов,
валяясь вместе вечером на спине.
letrym: (Default)
а у меня глинт со вкусом ревита
запомнить бы хоть чего туда настрогал
letrym: (Default)
город сохраняет мои окурки,
как я остроплечих девочек и серые корабли.
он уткнулся бы в снег, будто грызть подушку,
но такая летающая теплынь.

и я залезаю к нему на качели,
как будто мы за плечи сидим вдвоём.
и серые в поздних яблоках приключенья,
которые так придумываешь и ждёшь,

когда выйдешь спросить 'как твои карусели?'
и не наобщаешься целую ночь.
мы вдвоём уложим мелкого
и холодным железом грустить.

мы такие, со сказками, но без крыльев и пулемётов,
как почти все, кого мы любим и хотим защитить.
от уюта и нежности так горячо и больно,
что всё теперь, наверное может быть.
letrym: (Default)
вчера из-за книжки подумал, что самоубийца помимо всего прочего утверждает, что никого на земле не любит. поэтому не может существовать такой вещи как самоубийство от несчастной любви. поиск смерти, конечно, совсем другое дело.

чёто я серьёзный в последнее время песдец. так и до истерики полтора шага, уж я то знаю.

нате песенку хорошую послушайте, про книшки. http://neko-zoi.livejournal.com/523080.html

расскажите мне чёнить своеобразное, если все не удрыхли ещё, а удрыхли так завтра расскажыте.
letrym: (Default)
маленькие из Вазастана
вырастают и идут бродить по Европе.
хорошо, когда ветер ломает ставни,
но я хочу знать подробней,
куда он меня возьмёт?
что за ставнями Красный Космос
           или чёрная пустота?
а когда приземлимся,
                    надо ли будет драться?
шарфы не просто так.
ветер тебя запомнит -
кого ещё ему звать?
хрясь и нету Гингемы.
так правда надо.
если не хочешь,
               можно идти над площадью по канату.                                           
ты горькая весёлая луковка революций.                             
                                     тронь твой шарф,      
и ты будешь драться,
                    вишенка анимешных бойцов,
                                             индеец,
из книжки, обрызганной помидором, когда учился дышать. 
с теми,
кого любишь.
letrym: (Default)
поздравляю товарищей с днём великой октябрьской революции, и знаю, что когда-нибудь, в каком-нибудь месяце у неё появится сестра, и с этим уже поздравляю всех.
ура!
с днём революции!

letrym: (Default)
реальность как первый снег или шея.
умеешь не просто ждать чудес,
а прыгать и ждать чудес?
неподвижно сидеть, обхватив колени,
рваться и ждать чудес?

вы говорите со мной,
ветром, бренчанием стёкол,
вашей улыбкой в туманный день,
тропинкой из-под окна.
и лезущая кошка - одна из вас.

а ещё есть те, с кем я хочу приключений.
и когда-нибудь мы все соберёмся туда.
и, если реальность будет, как полоски на кедах
и картошка в золе,
то какие в ней будут дырки?
letrym: (Default)
всё таки почему все радости такие подростковые. как я херскока лет назад вылетал из подъезда в драной куртке с сигаретой и цоем в ушах так и щас вылетаю. правда теперь подъезд самый лучший в мире, а ещё я в юбке и босиком, но это детали.
а вообще всё так круто, тай приехал на выхи, мелкий спит разулыбатый моими песенками и трёпом про паровозики, можно строгать в чай всякие афродизиаки и ждать пока милый нагуляется.
ещё я вспомнил недавно что у мел на компе было написано маркером "если есть в кармане пачка сигарет" и так радовался вспоминая тогдашнюю осень, всегдашний океан и кучу самых прекрасных и нужных вещей.
мы охуенные, я так считаю. вы все такие охуенные у меня.

а во время прошлой, всмы энвайской бестайскости я любил курить на пожарном балкончике и петь-шептать из гравитейшинского опенинга

я бегу за ним, я бегу за ним, за белым ветром
вот пришла любовь, вот пришла любовь крыльями светлыми
мы делим на двоих каждый светлый миг, каждый мрачный миг,
я навеки твой, ты придёшь домой, я открою дверь.

sapphics

Oct. 26th, 2010 06:08 pm
letrym: (Default)

to a red-haired girl of whom my lover has told me (not the one from the 1st stanza) and algernon charles swinburne
and autumn of course

кто капитан ваш, бесстрашные листья?
эта девочка с острыми локтями
смеётся, поворачивая штурвал,
горькая осень

а куда вот так маршруют феи?
лётчицы - на боевые заданья,
чтобы никто не пропустил осенний
почтовый ветер.

чтобы девочки встречались дождливо,
чтоб они кусались, и говорили,
и от того, что близки, золотились.
золото и дождь.

а я буду смотреть на свои руки
и вспоминать 'песню времён порядка'
и дышать, как будто ветер - солёный
и всё началось.

это ты, писавший про афродиту,
бесстрашных пловцов, девушек прованса,
ты меня привёл стоять на ветру и
всем восхищаться.

сейчас любовь широкими взмахами
летает и в мокрый день, и в шуршащий.
и лодка, и пловец, доплыв, носами
утыкаются.