мы спина к спине у мачты

(детектив глотают с какао или апельсиновым соком,
но сам он - морская губка или кирпич под дождём)
вот бы нестись в туман как детектив,
наган в лицо встречать полуулыбкой,
смотреть на музыкантов улиц гибких
в испарине, как будто их мотив.
(рубашка прилипла, потому что я никогда такого не слышал,
каждый вечер никогда такого не слышал)
куда-нибудь, плаща не захватив,
так мокро, будто я внутри улитки.
(может быть, какао или сок пьют в ванне,
солнечной оттого, что её вымыли,
лунной от серебряных мыльниц)
историей, как шоколадной плиткой,
хрустеть и помогать ей обрасти
любыми городами с детективом
(человеком, лучом, крысой, глазастым троллейбусом)
его решеньям, вкусным, как гвоздика
(и неожиданным, как веточка гвоздики из сладкого пирога)
не буквами, а кошками бродить,
ресничку в мгле бескрайней находить,
нестись в туман, высаживаться тихо
(подоконник - берег, скамейка - берег, губы и острова)
и ни за кем своим не уследить.

вот так гроза. наверное, там драка.
стрёкот, дождь, яблоки и полнолунье.
и пот мечты, пряный, как летний воздух.
распахнуто всё.

после грозы звёздочка над теплицей,
я пью зелёный чай, а ей кажется:
инопланетное зелье. она же
прилетела к нам.

я вздрагивал от мечты, как от тоски
по пронзительному взгляду подростка:
не гуща туч, а рваный и нежный край.
оказаться там!

но я остался и, вот, принимаю
звёздочку с её тоской и тревогой
по голубой или жёлтой комете.
к нам проще, чем к ней.

мелькай мне из городов, где проходишь
по нашим местам, не таким, как с нами.
как там сейчас ты, твой друг и улица,
и куда она?

вот перед вами два бесконечных дня,
но и они слишком коротки, чтобы
показаться мне, хоть пощекотать нос:
слепое кино.

знаю эту бесконечность песчинок:
они вырываются, как бабочки,
в ладони - только ладонь на прощанье
в тамошнем дожде.

привози мне оттуда дождь на руках,
а в глазах твоего друга замечай
убежавшие песчинки, ставшие
огоньками встреч.

бредбери - это вроде родителей, у которых нет ещё дочери или сына подростка, им не надо ещё нести тошнотворную чушь из страха перед их будущим, а можно рассказывать про свою молодость и верить, что она никогда не кончится. бредбери рассказывал про молодость капитализма, как фенимор купер, хоть и жил во времена его дряхлости, и декорации брал уже у наследников, у нас.
он не боялся ни нас, ни даже тех, на кого мы, может быть, будем ворчать, надеясь на их трусость и тупость, на то, что они не сделают мир лучше, чем нам удалось.
не бояться тех, кто после тебя, того, что лучше тебя - это главное у фантастов того поколения. а у бредбери ещё одуванчики, старики и трамваи.

из всей пролетарской культуры больше всего заёбывает тот факт, что советские стихи про великую отечественную, каким местом их ни читай, хуже стихов про гражданскую. вот светлов. самое мутное у него стихотвоение это "итальянец". потому что обычные светловские трезвые интонации и фантазийные полёты с идеей никак не вяжутся, чтобы идея "я не дам свою родину вывести бла-бла-бла" читалась в 20 веке в пролетарском государстве хоть как-то нужна симоновская экзальтация, а иначе не воспринимается, да ещё от автора гренады. светлов - поэт нормальности, и гражданской войны, как её высшей точки - впервые республика, впервые человек может думать про весь мир, впервые граждане, взяв оружие, не делятся на благородий и нижних чинов. советская проза и особенно публицистика, кстати, сумели и вов представить так же - как защиту республики и её нормальной жизни. а в стихах победил симонов с его нарочитым отказом от нормальности и накруткой.

сегодня ещё накнулся на пост почти про то же самое: http://morreth.livejournal.com/1708602.html
в смысле я его прочитал так.
светлов и симонов это тоже выбор между гердой и снежной королевой. человеком, который всё равно только один вместе с другими людьми и есть на земле и человеческими химерами, потому что снежной королевы нет, если её не выдумывать.
а вот если не выдумывать красивые войны в мирное время, с рельной войной граждане точно не справятся, так что:

Я нынешней ночью
Не спал до рассвета,
Я слышал - проснулись
Военные ветры.
Я слышал - с рассветом
Девятая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.

За тонкой стеною
Соседи храпели,
Они не слыхали,
Как ветры скрипели.

Рассвет подымался,
Тяжелый и серый,
Стояли усталые
Милиционеры,
Пятнистые кошки
По каменным зданьям
К хвостатым любовникам
Шли на свиданье.

На улице тихой,
Большой и безлюдной,
Вздымался рассвет
Государственных будней.
И, радуясь мирной
Такой обстановке,
На теплых постелях
Проснулись торговки.

Но крепче и крепче
Упрямая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.

Я рад, что, как рота,
Не спал в эту ночь,
Я рад, что хоть песней
Могу ей помочь.

Крепчает обида, молчит,
И внезапно
Походные трубы
Затрубят на Запад.
Крепчает обида.
Товарищ, пора бы,
Чтоб песня взлетела
От штаба до штаба!

Советские пули
Дождутся полета...
Товарищ начальник,
Откройте ворота!
Туда, где бригада
Поставит пикеты,-
Пустите поэта!
И песню поэта!

Знакомые тучи!
Как вы живете?
Кому вы намерены
Нынче грозить?
Сегодня на мой
Пиджачок из шевьота
Упали две капли
Военной грозы.

- я идейная кошка, друг отважного трубочиста.
мои лучи - это музыка на 10 кварталов.
когда я грызу одеяло, все пьют сладкий снег или дождь.
когда я сверкаю глазами с карниза,
кофе с печеньем на площадях.
это как выйти из курной хаты, чтобы искать цветок папоротника
не в сезон и найти миллион цветков.

- а я вчера следл по теням на обоях,
какой за стёклами ветер.
читал про разогнанный марш,
придумывал мелким про лепреконов,
которые живут там, где стоит жить,
и хотел не к лепреконам, а ближе.

- я кошка, которую гладят, когда коряво
мечтают, что вот,
люди-кошки, бродячие под кирпичный джаз
и меланхолично болтающие с мышами,
станут опять людьми и
научат других как греть друг друга,
когда наперебой поицейскиеи и дождь.

- я листаю стихи про первых космонавтов, написанные их современниками
и думаю, что мне везёт больше.

кто смелей и неуязвимей
воробья на столе в кафешке?
и кораблика на орбите,
натыкающегося на ветки
с берегов, грозящих, как руки,
с астероидов остроглазых?
кто стремительнее царапин,
долговечней песка и хлама?

кто вкусней кровинок на пальцах,
потому что и есть кровинки?
в розу будущего вцепляться
и подтягиваться, не пикнув.
и в пробитой руке кораблик
с астероидов остроглазых.
кто шершавее и прекрасней,
чем земля с советским союзом?

нации всё же штука пластичная.
но, сука, загадочная.
вот я, к примеру, могу сказать "мы русские", а "я русский" нет.
а с евреем наоборот.
с белорусом могу сказать и так, и так, но не во всех контекстах.
я не могу ни считать себя американцем, ни причислять себя к ним, хотя у меня американский паспорт и левоамериканские порядки вызывают в большинстве вопросов меньшее отторжение, чем все остальные, с которыми я знаком. нью-йорк - без всякой конкуренции столица моего мира, пущино - мой родной город, полис, но что же тогда витебск, питер итд?
к человеческим поселениям и языкам я чувствую настоящий патриотизм, причём, ко всем, где жил и на которых умею свободно изъясняться, а страны это какая-то хуйня, не данная мне в ощущениях.
а все, почему-то, твердят только о странах.

а ещё я часто смотрю в окошко на футболистов, там стадион через дорогу. как они играют это фигня, зато пот майкой вытирают здорово. ах. про это и стишок есть.

м. и а.
пока я делал чай, чтобы поглазеть
на вспотевших футболистов с балкона,
они доиграли. во мне прыгает
несбывшееся.

и какое-нибудь другое лето
почти долетает до моих ноздрей.
давнее лето, будущее лето,
я хочу вместе.

я хочу так исписывать не блокнот,
а наш вечер собой и сигаретой.
хилые блокнотные самолёты,
как я злюсь на них!

ничего не летает между нами.
только стиснутые губы сжимают
пространство, океан, пляж и дороги,
время до встречи.

круто
а я всегда говорил что люди охуенные.
http://lotus-a-paris.livejournal.com/9499.html
увидел у jescid