letrym | Entries tagged with весна

я лето, пружинящее в ресницах
ноздреватых, ветреных, ярких ночей.
искорка в тумане, где их миллион
стоит эскадры.

прозрачные штыки ломает ветер,
но февраль даже не дрогнет ресничкой.
и я, лето, здесь ничего не боюсь,
так разлетевшись.

весна начнётся, когда мы не струсим
пройти снегопад и поверить ему.
весна, снегопад, и мы, и девочка
красный ноябрь.

это сказка о том, как понимают.
о железных ветрах и ветерках.
сказка подоконника и погоды,
мы, лето, февраль.

пустую скалу,
где глаза идальго рисовали цветы и травы,
назвали Флоридой.
колючую сосущую мглу
назвали Вселенной.
когда дикторы утренней разминки
делали людей парусами,
а в кб и книжках про роботов
паруса становились людьми,
тогда все взлетели,
а долетели только журналы.

камень планет
страшней чем мостовые последней недели Коммуны,
но у пилотов есть плечи, оранжереи и книги.
не в канистрах, а в коллективном свитере разговоров
у трескучих костров экранов
они несут тёплый воздух и летнюю беготню.

это свитер одиночества на самой снежной вершине.
это снег, согревающий до мартовских октябрей.
это бензопила для джунглей невежества,
нефтепровод сказок и сил,
дружба, которая поворачивает вспять пиратские корабли!

просто ведь нет никого, кроме нас
и наших страхов,
которые слетаются пить из твоей ключицы,
из моей ладони, из маргаритки за её ухом.
и пот нашего лета, и роса бесконечной игры
делают их друзьями и парусами.

в этой мгле ничего, кроме нашей крови,
как в травинках, инопланетянах и бензобаках,
но первооткрыватели назвали её Вселенной,
разбив огород на скале,
не испугавшись саблезубого тигра тёмных углов,
валяясь вместе вечером на спине.

E. R. и увиденной вчера девушке
цветы и планеты искрятся на куртке.
только искусственный мех пушистей, чем снег.
расступаются двери, как снег под ладонью,
и метро качает хмурость.

зима и весна барахтаются в щеках, как в спальнях,
в живых губах, где не улыбка, а искры.
кожа - цветы и планеты.
каждый город скачет восторженно за тобой,

и поэтому хмурость метро -
это хмурость неба над далью,
это серость авроры с румянцем грома
и белизна подушки, чтобы драться с любовником.

чтобы лучше чуять бурю есть чуингам,
только он не резинка, а лепесток.
том и бекки в пещере,
где розовый язык как зимнее солнце.

города как хмурые рыцари влюблены в тебя,
а ты исчезаешь дальше, чем полюс кокетства от полюса солнца,
просто сгораешь без дыма на следующей станции,
пока счастье видеть клокочет в бойцах.

и от нежности занимаются двери других метро,
расступаясь, как ветер, когда ты заходишь.
вся вселенная паладинов и красноармейцев
любит тебя, только и смотрит на тебя.

и, отсалютовав своему товарищу, покрывалу ветра над головой,
флагу, идущему в непроспавшейся толпе,
я дышу свежее, чем лыжник, а города людей
станут лесом для лёгких, бурей для глаз и чашкой для пальцев!

маленькие из Вазастана
вырастают и идут бродить по Европе.
хорошо, когда ветер ломает ставни,
но я хочу знать подробней,
куда он меня возьмёт?
что за ставнями Красный Космос
           или чёрная пустота?
а когда приземлимся,
                    надо ли будет драться?
шарфы не просто так.
ветер тебя запомнит -
кого ещё ему звать?
хрясь и нету Гингемы.
так правда надо.
если не хочешь,
               можно идти над площадью по канату.
ты горькая весёлая луковка революций.
                                     тронь твой шарф,
и ты будешь драться,
                    вишенка анимешных бойцов,
                                             индеец,
из книжки, обрызганной помидором, когда учился дышать.
с теми,
кого любишь.

to merry fraternal (brotherly? sisterly? pohuy) hearts of the girls who had shared my first experiences in chasin fairies treatin cigarettes like pets and being a fellow poet of them 2. i know this pome here is kinda hard to whatever. thanx m. & a.

а Орден исцарапанной спины,
светящихся деревьев, сигареты,
которая как кошка тычет нос,
он наш, всегдашний.
сказка на плече.
весна как пузыри слетает с губ
и осень - это вечером проснуться,
как раз когда пронзительно зажжёт
нас наша сказка, ввинчиваясь в небо
и больше не показываясь нам.

живот и спину можно исцарапать,
цепляясь и карабкаясь за ней.
и только. и дразнящий запах книжек,
и сердце, верное, как то, что будет снег
хотя бы дня 4 или дольше,
и лето дольше или навсегда.

прекрасное так близко,
не будь ко мне редиской.
глаза страшей молчанья,
любовь страшней войны.
трещит весна рабочих,
и радуга на горле
страшней всего, что было,
и чистый луч в паху.
рисуй, не отвлекайся.
что дышит - прижимает.
вдохнёшь, когда на город
навалится гроза.
и нежность неизбежна,
и в будущем так страшно,
что даже страх сгорает
в сияющих глазах.

сейчас конечно кругом дерьмо, особенно на красной плошади, но в 1945 была Победа.
с днём Победы над фашнёй. гитлер капут!

автобус или троллейбус с изображением Льва Давыдыча

меня уронили в скафандре,
и я потерялся здесь.
сидел на верхушке лестницы,
немного боясь упасть.

скафандр голубой и тонкий,
и я обнимал колени,
и как девчонка влюблялся
в косое небо ступенек.

любимые на ракете
плакали, что я выпал.
щемяще писали цифры,
меняя курс и улыбку.

и трос тоски напрягался
так хорошо и туго
между мной и ракетой,
обдирая мне руки.

ракета долго кружила,
а я гулял, как разведчик
с тросом тоски под мышкой
здешним и бесконечным.

и я зашагал к ракете,
а ты потянул и встретил.
и можно наши рисунки
тоски и этой планеты

пришпиливать дома в ракете,
разглядывать тычась лбами
и вместе нырять в дорогу,
когда она приливает.

с Днём Космонавтики! так хочется страдать по улетевшим на юпитер. тай на юпитере а я в питере, а дизайн кабинок связи я сам придумаю, никому не доверю!!
с днём улетающих, обещающих и возвращающихся.
с днём всех нас летящих в звёздах и хрен там, что одни торчат в капитанской рубке а другие в кают-компании или оранжерее, аська на что.
с днём Земли и того, с кем она рассталась когда прилетела к солнцу
с днём влюблённых в землю сгорающих метеоритов
с днём любви, которая урчит в двигателе,
революции, которая вращается вокруг любви
с днём двоих на скале под одной курткой,
с днём не успевающих за мыслью карандашей,
выверенных деталей и безумного рывка в бесконечность.
с днём травы на космодромах,
потому что трава тянется к тому же, к чему и люди
с днём солнца и с днём темноты и шёпота
с днём ожившего будущего и усталого прошлого,
оно запуталось и легло отдохнуть и проснётся новым.
с днём кончающегося заряда в ноуте,
благодаря которому я успеваю только ещё сказать
ЛЮДИ ВЫ ОФИГЕННЫЕ, ВЫ ЭТО СДЕЛАЛИ, ВЫ ПОЛЕТЕЛИ!!!!!!!

пролёт за пролётом и выше
дрожать и шататься на самом верху.
горячие плечи и фляжка
страхуют на пепельной крыше.
и утлый балкончик
держит за пятку пиратский флаг,
внезапно дошитый за прошлую ночь
(а пальцы исколоты так,
будто шили подушки чтоб грызть)

синий огрызок упал из кармана
писать на бумажной луне.
и все свои так -
растворяются в голубом
и не увидишь потом.
кто вместе боялся на утлом гремящем балконе.

и синее дышит на нас, как на пальцы.
и, если тебе неохота слезать,
не очень холодно
и есть какая-нибудь бумага -
в наших рейсах можно будет курить.
на обугленных предвкушением крыльях
будут размусоленные синие звёзды.
хотя, синий же улетел.
тогда, будут такие белые звёзды,
которым придётся пульсировать и жечься,
чтоб их заметили.
как небу,
только у него чаще получается
дышать и греть.

темнеет.
вдруг с какого-то самолётика
разглядят карандашик?
просто знать как он там,
не пропал ли в своей стратосфере?
как ты там в своей стратосфере?
я на твоём горячем плече.

tu alma tibia sin ti que no te entiende
Lorca
как обрывок газеты, вздрогнуть в последний раз
и приткнуться в луже, куда заходят кораблики
всех мальчишек и стариков.
я и не знал, что бывает такая погода!
сливочный ветер, тепло с неба под рубашку,
мир, как летняя речка
и запахи пряностей из всех оживших портов.
и ты, как горькая осень, входишь застёгнутый и говоришь
'что мне делать?'

подставлять руки,
не бояться белого снега как мотыльков.
подставлять шею
и смеяться, когда трогают позвоночник.
подставлять губы
пряному ветру и поту моряков,
надёжному железу линкоров,
к которому не больно примёрзнуть,
сливочному ветру гавани,
где собрались твои любимые кафешки,
и матросы говорят твоим языком,
и снег тает на позвоночнике,
и никто не боится.

содраные мозоли лечит морская вода,
как её глотать, чтобы попала?
мало кто отважится плыть сюда.

кутаться в их ресницы,
опускать в свой чай разбитые губы,
рассказывать, как тебя победили,
а потом ещё победили,
как страшно было,
а ведь только по щиколотке чиркнули.

'может быть' - говорит громадная негритянка,
летающая над стойкой
и ставит перед тобой ароматный
жгучий как стыд бальзам.
'что?'
'ты думал, что трус, я говорю, может быть'
и мудро суёт тебе что-то за щёку,
и треплет тебя, и прижимает,
и вся улыбается для тебя.

это тёплая старуха,
или ветер с чёрной реки?
ты идёшь один встречать ледяную крошку
и встречаешь.

и на лодке пробитой возвращаешься к негритянке,
к морякам, ласкавшим тебя на канатах,
к пирожкам, чей запах говорит на одном языке
с ветром дальнего мола,
где гвоздики чудесного
строят свой маленький звездолёт,
а гвоздики старых парусников
звенят музыку старта.
и ты смеёшься,
когда приключения трогают позвоночник.

кстати, хоть это и про янека, а одно из самых променясамогошных в некотором смысле
а эпиграф значит чёта вроде твоя бестебяшная не понимающая тебя душа

нежный язык туристов
с кровавых шершавых звёзд,
бриз, подносящий спички
и снайперские балконы.
бежать, задыхаясь, за руку
с зелёным пушистым странником,
сидеть на зябкой скамейке
и зарываться в него.

с моря тревожный ветер.
чуткие нежные лица
замечают друг друга.
как парусники китайцы,
белые как постели,
и негры трумба-турумба
как старые трактора.

маленькие японки,
выдохнутые тушью
в сосновых защитных куртках,
невидимые индейцы,
нескладные рыжие феи,
мальчики в свитерах,
разбитые коммунисты,
прижавшиеся поэты

и пламенные масаи,
голые, белозубые,
нынешние защитники,
будущие бойцы.

апчхи - и всё исчезает.
и пластиковый стакашек
теперь не летает, и кофе,
не бойся, не кровь ничья.

но коротышки-индейцы
по тайным тропинкам носят
кровавые и шершавые
звёзды нашей страны.
и можно, переглянувшись,
за руку и задыхаясь,
чёрными и прямыми,
как причёски у них..

пришелец пялится в карту
"а где тут у вас скамейка,
где в моего прадедушку
тыкался ваш поэт?
и на каком перекрёстке
кровь с молоком, масаи
ласкают и греют странных
и держат луки свои?"

Тай, Лет и Толиман
бросили якорь на маленькой, чистой планете,
которая стреляла в них телескопами.

она была очень развитая,
летняя, весенняя и стеклянная.
с волшебным огнём,
огромным ветром, вращавшим машины
и с телескопами.

главный город планеты
иногда вспоминал себя маленьким,
или просто прошлым.
кирпичным-осенним-шуршащим
и на воротах катался ещё не выросший ветер.

старое было кислым и хрустящим.
город был сам собой,
в каждой стекляшке жил скрипучий домик,
и это был не старик, а дитё.

каждая мощная линза
помнила коленки на подоконниках
и себя скрученной тетрадкой,
а звёзды тогда заныкали из тетрадок стихи
и теперь возвращали вперемежку со своими.

в этом осеннем городе жил Зайчонок.
раньше он сидел у лобового стекла в звездолёте,
рисовал в черноте разноцветные дали,
а потом вдруг уселся в листочек
и сказал, что, наверное вернётся.

Тай пошёл проведать.

Толиман пошёл в главную весеннюю обсерваторию
и спорил там до утра.

а Лет, как неуч, собравшийся написать хайку
смотрел на всё вместе и подставлялся обоим ветрам,
большому и маленькому.

и писал про камины и ракеты,
ракеты из труб и камины на звездолётах,
про то как ручьи бегут и останавливаются,
засматриваются и цепенеют,
несут весенний мусор и осенние листья,
(и всё это кораблики)
как скрипят калитки на Альдебаране,

как Зайчонок возвращается
и тащит с собой толстую тетрадку
и город помнит себя щенком и чиркает новой весной,
загораясь для неё.

и космонавты переглядываются
а мы что, а мы ничего такого не зажигали,

и звездолёт, поскрипывая, стартует,
и одеяло такое уютное,
и всё такое происходящее с нами
и с ещё одной маленькой планетой.

вот весенняя грязь
и её замарали версальцы.
страшно скорчиться и навсегда победить.
понимаем, и ты не всё можешь, гроза.
как по пальцам идут версальцы
и не думают проходить.

дым, лазурь, жилки и вздутые вены.
так недавно здесь был апрель
и так хорошо говорил.
версальцы идут, сами как расстрелы
и взрывают, и зарывают,
и вновь заселяют Париж.

они заодно и с ружьём, и с зонтиком.
они буржуа, они мясники.
от них хочет закрыться солнце
и, даже не простреленные, болят мозги.

как хорошо, что можно сгуститься меньше листочка,
но не чёрным сгустком, а зелёным, живым.
такая ненависть!
какая она точная,
правильная, целебная.
нужны триллионы такой листвы.

но у буржуа рождаются дети
и выбирают парус,
или абсент, или бомбу.
они защитят города.
а пока мы держимся, мы Коммуна, мы с вами.
они пройдут, но там и умрут,
а мы это навсегда.

вот я читал про Мишеля, а ещё читал био Верлена, как раз про разгром Коммуны, а ещё налил себе чего-то в нервный моск, сижу вот и думаю, почему по Парижу вечно маршируют какие-то суки. что за история блядь. вот товарищ Зиновьев говорил, что он будет плакать, когда Мировая Революция до Парижа дойдёт. а ведь МР - это хорошая между прочим штука, просто резкая и громкая. суки блять ненавижу всех пидарасов которые топают с довольными ебалами. спасите пожалуйста мир, а то я блевану. ну, заплачу, чтобы красивей выглядело, но вообще-то, скорей всего блевану. я не знаю, что написать, чтобы коммунары победили. буду зарядку делать, вот. может тогда во мне сдохнет версалец.
держитесь там, не знаю кто, все.

кстати, последние стихи они про настр и хозяйственное устройство вот их вот мира
это настроенческий коммунизм вместе с вещами и природностями
а настроенческий комм очень важный и я стараюсь его у себя получше настроить и получше понять что он такое
и тай старается, только без терминов, а сейчас дрыхнет вот, а я в чай напихал непойми чего и котлеты пожарил
курить обычно дико охота, а я в россии в этот приезд тока один раз курил в питере, чай пью и город-дорогу-лес нюхаю
а уже 12 дня между прочим и топалку надо водить к куче врачей по случаю годика. а ещё я вчера читал книжку по имени "первые дерзания", нашёл её на полке. там изобретают такую хрень, чтоб ультразвуком каналы рыть. категорично, конечно, и пережитков много, но в целом ребята хорошие и разные. и лучше уж такие пережитки, чем как щас.
яблони, черёмуха, сирень.

кто составляет лоции парковых ручейков?
где производятся старты отважных лягушек?
дождь с приключенческой оптикой не говорит почти ничего,
но всё равно всё понятно на берегу.

берег везде, и для каждого хоть лодочка, хоть линкор.
обжигает грудь и гладит шею холод,
в который броситься так легко.

роса и травинки как пиратские клинки и бочки с ромом.
о, как весело стало, когда узнал, что горло - труба,
а под ним пьют земляничный чай,
или машинное отделенье.
бабушки, дети и кочегары.
сердце, верное, как писающий у столба волк.

оно рвётся и хлещет, как мотоцикл на футболке,
и становится от нежности на дыбы.
и гудят столбы, и на помощь приходят волки,
и ты идёшь, как Ермак к Тобольску,
Домбровский в Польшу,
идёшь как тот, кому надо больше,
как тот, кому очень больно и очень полно,
как тот, кто знает, что "смирно" то же самое,что и "вольно",
и на попе с неприступных вершин катается, как Суворов,
(на линолеуме или в корыте пушистой и страшной зимой).
и в тёплом дюймовочкином краю их профсоюз устроил зимовье,
за морем разноцветным, где формируется фронт грозовой,
или хотябы две-три дивизии - вот бы!

я к приключеньям гуляю в болоньевой куртке.
лягушачий учу, попроситься к ним.
ой, как хорошо и полно!
мелькнувшее целит верней Робин Гуда,
и на улице столько происходящих книг.

в Вырай летают,
когда боятся, что леталки замёрзнут.
настраивают резкость,
нюхают осенний дымок,
подмигивают костровому горизонту,
вдыхают,выдыхают
и фигачат, крича, как гуси, пока не встретят тепло.

Вырай - парк культуры и отдыха в пролетарской столице мира.
там весёлые люди играют в шахматы, в бадминтон и на скрипке.
а в чапаевцев на природе неудобно.
зато в самый раз в Первую Конную верхом на говорящих котах и отличнике Васе.

весёлые люди с оттакенными мозолЯми.
не на ухоженных лапах фрезеровщиков, хирургов и пианистов,
а просто трудно быть такими хорошими,
всегда тем более.

весной из Вырая вылетают отдохнувшие самолёты
и спасают, читали, наверное, как?
про них столько книжек и песен.

мы ведь как следует набрались сил, надышались, правда?

на улицу и, пульс нащупав, здравствуй!
сходить за хлебом как полёт стрижа.
и были решены в такой же краске
салют и братство добрых парижан.

весенний взгляд как на велосипеде
летит, не расшибётся у Оки.
сейчас воскреснут Сакко и Ванцетти,
в апреле воскресают леваки.

сжигают листья. запахи и небо.
природа свой, новатор и мастак.
все русские - эсеры, даже Ленин,
нипочему, а думается так.

как хорошо, когда ты вот такое!
я просто так качелями скриплю.
и прошлое, кровавое и голубое,
и будущее вдруг.

земля ещё не ветер. не хватает
субботника, или, хотя бы, нас.
и ни за что, покуда, не квитаясь,
а просто, устанавливая связь,

и дырчатый сугроб, и одуванчик,
цвет, разнотравье, лес и телескоп.
и нужные дела тебя, товарищ,
найдут, как Шерлок Холмс.

и встречный ветер, хмурый и лобастый,
и яблоня, как будущая власть.
тут где-то есть один такой фломастер,
хвостатые кометы оживлять.

и шёпот звёзд, и разговоры левых,
мир, в нужный час гранёный, как стакан,
и я такой, стартующий за хлебом,
как самолёт двухместный со стихом.

эсеры, потому что так красиво,
что хочешь - верь одной лишь красоте.
но будут знанья, горечь, сны и сила,
секунды, отвоёваные здесь.

как Пугачёв и Салават Юлаев
прут время и пространство в даль без трасс,
и будущее вдруг как запылает!!
ну вдруг!!!
ведь было как-то раз.

индейцы Марса всесильны,
потому что они верны
соседским пиратам
и небу родной страны.
из яблок и ссадин,
закушенных губ
в воздухе голубом
знакомые флаги,
пламя родной земли.
хорошо завернуться в них целиком
и туда, откуда они ворвались,
глянуть одним глазком.
густое небо, гулятельная земля.
и Теххи Макса всесильна,
и вообще, когда кто-нибудь рядом,
или неуловимый.
стрелки молний, любви,
компасов, дикого чеснока
всё летит туда,
снежки и ракеты.
стих грустит,
что не самолётик пока,
хорошо, что для полётов
придумали кеды.
майской теме спасибо
и майским жукам.
массы дело осилят,
да.
берёзки - самые космонавтские в мире,
про них столько сказок,
хоть и не специально про них.
реальность уводит в сны
вернее, чем одеяло
и не оторвёшься -
вкусная, как родник.
оттенки марта всесильны
и переходят в апрель.
а летать,
строить, чтобы не падало,
или вперёд, подымаясь,
может быть не сложнее,
чем выцапать тебя из книжки.
а бывает, сложнее.
на лесенке шатает добро,
а оно не боится,
хватает ветер и дышит.
мы всесильны и нам верны
краски, как в небе родной страны.

я, Время остервенело сжимаю знамя.
сжигая глазами свору, я не боюсь.
как рыцарь, индеец, Гек Финн и космодесантник
рвусь вперёд и помню Советский Союз.

я знало и Галилея, и галилеян,
звало павших и трогало Землю за вспухшие бугорки.
но что может быть настоящее и алее
играющих в мяч, несущихся наперегонки?

когда шёл снег - это белели мои костяшки.
весной не нужно так стервенеть.
когда весёлым напором был сброшен царь, и предатель за ногу стащен,
я не могло поверить, что такая планета - мне.

нытику и копуше.
но я видело Ленина, повстанца китайского и Бланки,
и у меня ваше знамя, алое, ну же!
мы пойдём туда, где только дети к речке бегают наперегонки.

я Время, искусанное фашистом,
либералом, кем ещё?
точно, искусанное, и жизни
не бывает, если не топать вперёд за моим плечом.

перехватите древко, помассируйте пальцы.
(мои пальцы бураны, и нет нежней и сильней)
сделаем эпоху мятного чая, а дальше
просто будьте со мной.

Лет

April 2013

S	M	T	W	T	F	S
	1	2	3	4	5	6
7	8	9	10	11	12	13
14	15	16	17	18	19	20
21	22	23	24	25	26	27
28	29	30

мы спина к спине у мачты

против тысячи вдвоём

Entries tagged with весна

(no subject)

(no subject)

(no subject)

о детской литературе

(no subject)

(no subject)

(no subject)

вот это неплохо бы да

(no subject)

(no subject)

(no subject)

(no subject)

мгновение

(no subject)

(no subject)

(no subject)

Вырай

родина. своё весной

(no subject)

(no subject)

April 2013