letrym: (лет. настр. ст)
грызть бы обувь и дышать
шумно, летне, дружно.
никого не обижать
и на выручку бежать
даже, где не нужно.

или трубочиста греть
на шершавой крыше.
шерстью угольной искрить,
кто он мне не говорить,
сгрызть весь сыр и дрыхнуть.

и носиться по степям,
брать траву губами,
и коситься на тебя
там, где яблоки скрипят
в поле с васильками.

или пальцы на штурвал,
цифры астролябий,
и душистый сеновал,
и чтоб заново вставал,
если расстреляют.
letrym: (лет. настр. ст)
хочу, чтоб была только одна проблема: то, что в гугелмепсе дырки в заборах не отмечены.
про это же можно написать хренов триллион утопий.
letrym: (лет. настр. ст)
интересно, почему рыжие лохматые собаки кажутся мне меньше похожими на огонь, чем гладкие?
letrym: (лет. настр. ст)
оказывается, у народов океании феминомальчики считаются вполне легитимным третьим полом.

http://en.wikipedia.org/wiki/Fa%27afafine
http://en.wikipedia.org/wiki/Fakaleiti
http://en.wikipedia.org/wiki/Akava%27ine
http://en.wikipedia.org/wiki/Mahu_%28person%29

кто-нибудь знает, что кроме вики про это почитать? у гогена, стивенсона и прочих тамошних европейцев вроде нету ничё такого, с другой стороны, они могли не приглядываться, ну геи и геи, чего там.

аааааа, хватит бредить про маорийцев на пляже, лучше б чего умное написал или посуду вымыл.

а ещё про индейцев.
http://en.wikipedia.org/wiki/Two-spirit
letrym: (лет. настр. ст)
я лето, пружинящее в ресницах
ноздреватых, ветреных, ярких ночей.
искорка в тумане, где их миллион
стоит эскадры.

прозрачные штыки ломает ветер,
но февраль даже не дрогнет ресничкой.
и я, лето, здесь ничего не боюсь,
так разлетевшись.

весна начнётся, когда мы не струсим
пройти снегопад и поверить ему.
весна, снегопад, и мы, и девочка
красный ноябрь.

это сказка о том, как понимают.
о железных ветрах и ветерках.
сказка подоконника и погоды,
мы, лето, февраль.
letrym: (лет. настр. ст)
пустую скалу,
где глаза идальго рисовали цветы и травы,
назвали Флоридой.
колючую сосущую мглу
назвали Вселенной.
когда дикторы утренней разминки
делали людей парусами,
а в кб и книжках про роботов
паруса становились людьми,
тогда все взлетели,
а долетели только журналы.

камень планет
страшней чем мостовые последней недели Коммуны,
но у пилотов есть плечи, оранжереи и книги.
не в канистрах, а в коллективном свитере разговоров
у трескучих костров экранов
они несут тёплый воздух и летнюю беготню.

это свитер одиночества на самой снежной вершине.
это снег, согревающий до мартовских октябрей.
это бензопила для джунглей невежества,
нефтепровод сказок и сил,
дружба, которая поворачивает вспять пиратские корабли!

просто ведь нет никого, кроме нас
и наших страхов,
которые слетаются пить из твоей ключицы,
из моей ладони, из маргаритки за её ухом.
и пот нашего лета, и роса бесконечной игры
делают их друзьями и парусами.

в этой мгле ничего, кроме нашей крови,
как в травинках, инопланетянах и бензобаках,
но первооткрыватели назвали её Вселенной,
разбив огород на скале,
не испугавшись саблезубого тигра тёмных углов,
валяясь вместе вечером на спине.
letrym: (Default)
драка или крапива
и лететь с доской.
смелый, какой же ты счастливый,
будто морской!

братик, какой ты в этой рубашке,
будто на крыше волк.
белые ручейки на пальцах
с тобой в душевой.

рта не хватает дышать, когда мы
вместе идём домой.
я говорю 'до завтра' как дама,
а утром ты как с боёв весной.

о как всё мутно и прекрасно
думать по вечерам.
всё же, какой же ты несносный,
брат! брат! брат! брат!

купол цикад такой, а чудо
меньше, чем земляника.
мы ничего пока не будем,
даже сбежав от них.

если рисуешь карту мира,
кузнечик запрыгивает в окошко,
а я не хмурый,
просто многого хочется.

кто-то, картавя, читает текст
мультика, где мы рвёмся вперёд,
и мы притихли, надеясь,
что он не врёт.

милый, какой же ты красивый,
рубашковый и несносный.
ты мне важнее нашей битвы,
хоть она и вот-вот начнётся.
letrym: (Default)
всё таки в этом пекле было хорошее
не тошнило )
а вообще города будущего жары бояться не будут, там будет так же здорово, как в пущино ночью.

letrym: (Default)
на лягушковой дороге
смуглый слабый проблеск гнева.
я иду в девчачьей тряпке
и подвёрнутых штанах.

и, как декабрист в крапиву,
в ледяное море смелых,
закусив губу, влезаю
и ни капли не боюсь.

робингудские деревья,
понимающие, злые,
с толком делают засаду
и царапают меня.

королевская охота
налетела, нос разбила.
ледяное море смелых
сразу остановит кровь.

младший братик знает столько
тёплых ужасов на ножках.
они, тонкие, приходят,
хоботками щекотят.

это устье детских страхов.
мы дошли и вгрызлись в остров,
и отстреливались долго,
пока все не полегли.

и оборванные, злые
мы спаслись в чудесной лодке
и уселись целоваться
в робинзоновом песке.

и на пляже стали старше,
дом построили и виски
стали пить и ждать кораблик,
чтобы виски нам привёз.

налетел гингемский ветер
познакомиться и выпить,
только пальмы засверкали,
так наш остров утонул.

и опять в чудесной лодке
мы прижались и поплыли
в ледяное море смелых
важно носом в горизонт.

никуда теперь не деться,
ни в кого теперь не ткнуться,
ничего не испугаться,
пока всё не проплывём.

это просто - не бояться,
сложно только остальное.
это море детской воли,
свежей, липкой, ключевой.

но, когда ты ставишть парус,
позабыв про всё на свете,
пишешь мы, хотя в той лодке
больше нету никого,

твой золотокожий мальчик
из окошка дует в парус
с абрикосовой настойкой,
с пинтой слёз на чердаке.

не стыдись, что видишь ясно
смелых тружеников моря,
вот как парус разбухает
от его далёких слов.

между мальчиками море,
ледяные страхи смелых.
детство - труд и живописней,
чем мозоли от снастей.
letrym: (Default)
я думаю, если бы 20м веке не было курева, фашисты получили бы больше шансов, а демократические коммунисты вообще никаких. если у тебя в зубах папироска, ты, по крайней мере, не можешь маршировать. это скверно, что у человечество так мало символов свободы, которые не портили бы здоровье, но факт. и об этой функции сигарет нужно знать, помнить и учить не менее старательно, чем про вред лёгким. курить конечно можно только по личным соображениям, а лучше вообще не курить. но трубке холмса и козьим ногам фронтовиков должное воздавать обязательно, а филистёров противников курения уличать в безграмотности.

а ещё я позавчера пересматривал but i'm a cheerleader и подумал как же правильно, когда самый эстетически привлекательный и самый героический персонажи - это разные люди.

а тут зелёный двор, моторчиковый мелкий, кое-как разделившее со мной сферы влияния солнце, чай, который лениво делать, но он всё равно радует и рождественские песенки блекморзнайтсов.
letrym: (Default)
убегающая и нежная, как мокрый песок
память тела, тронутого в прошлом году.
ты мог бы придумать мне войну,
чтобы я весело ушёл и тебя не звал.
хорошо только то, что ничего не жалко,
а остальное валится вон из рук.

в каждой соли есть ветер странствий,
палец под молоток,
и ты капитан рубашковой, джинсовой бригантины.
в каждой боли есть ветер близости и глоток
обыкновенной шипучки, детского буратино.

о тебе это лето, кто-то щёлкает кроссовками ищет.
от одной прижавшести кольца солнечной вьюги.
мне весело, как будто я пью газировку, а ты стоишь
и тихо безумно радуешься, что я так пью.
letrym: (Default)
мороз, сестрёнка за рукав:
"пойдём же, мой хороший.
наш третий брат наверняка
приблизился до дрожи.

а помнишь, как его несло,
вода глотала крики,
как мир взяла за шкоты злость,
и ветер выгнул спину,

как ветры чуда и тревог
ложились в тёплый свитер
и хмурые слова его
о предстоящей битве?

и чей-то кортик, и луну,
и ветки над каналом,
как ветер злился и шипел,
а мы стыда не знали,

как ветки голые летя
над палубой и морем?
мы тоже ветры и бойцы
с тобой, когда нас трое"

сестрёнка! лужа хруп да хруп
несёт меня, как лошадь.
и я проваливаюсь к вам
на выпитую площадь.

я буду к лету, не растай,
не хрупни под прикладом,
а кто вы, милые? не дай
изрешетить балладу.
letrym: (Default)

вот почему, свободная стихия и немытая россия это противоположные вещи, а немытая стихия и свободная россия одно и то же?

меня одолевает меланхолия, я ей радуюсь.

пущино тай и топа оглушительно здоровские.


letrym: (naked freedom)
мне нравится, что загораются сёла
и горячо, сколько ни тоскуй.
мне хорошо, что повелительные глаголы
так заканчиваются на уй.

мне щёкотно падать в траву после скачки,
и, когда море дезинфецирует, я смеюсь.
мне запах хвои как пробужденье от спячки,
а искры её берегу и пущу в салют.

замечая только вспотевшие спины,
дырки в холстах и немного звёзд
(меньше, чем раньше, но неожиданней) можно сгинуть,
раствориться в счастье и конском поте, уйти всерьёз,

жить на луне, куда забредает мао,
настороженным зайцем следить за красной землёй,
там, где братья горят, обнимаясь,
перешибив капитал соплёй, дошептав "домой".
letrym: (naked freedom)
прекрасное так близко,
не будь ко мне редиской.
глаза страшей молчанья,
любовь страшней войны.
трещит весна рабочих,
и радуга на горле
страшней всего, что было,
и чистый луч в паху.
рисуй, не отвлекайся.
что дышит - прижимает.
вдохнёшь, когда на город
навалится гроза.
и нежность неизбежна,
и в будущем так страшно,
что даже страх сгорает
в сияющих глазах.
letrym: (royal navy)
трамвай выползает на мокрый песок,
в его бескозырке ток.
ему бы привычней по шатким холмам
по сказкам и школам, в обед по домам,
но он краснофлотец восстанья вещей,
амфибия новых драк.
лазурь и обугленные рожки
дуги спалённой дотла.
и первый ворвавшийся красный трамвай
в городке где ему хрустят огурцы.
трамвайный утёс,
и трамвайский пляж.
об него загораясь, грустят бойцы.
letrym: (peace)
                                                                                              tu alma tibia sin ti que no te entiende 
                                                                                                                                            Lorca
как обрывок газеты, вздрогнуть в последний раз
и приткнуться в луже, куда заходят кораблики
всех мальчишек и стариков.
я и не знал, что бывает такая погода!
сливочный ветер, тепло с неба под рубашку,
мир, как летняя речка
и запахи пряностей из всех оживших портов.
и ты, как горькая осень, входишь застёгнутый и говоришь
'что мне делать?'

подставлять руки,
не бояться белого снега как мотыльков.
подставлять шею
и смеяться, когда трогают позвоночник.
подставлять губы
пряному ветру и поту моряков,
надёжному железу линкоров,
к которому не больно примёрзнуть,
сливочному ветру гавани,
где собрались твои любимые кафешки,
и матросы говорят твоим языком,
и снег тает на позвоночнике,
и никто не боится.

содраные мозоли лечит морская вода,
как её глотать, чтобы попала?
мало кто отважится плыть сюда.

кутаться в их ресницы,
опускать в свой чай разбитые губы,
рассказывать, как тебя победили,
а потом ещё победили,
как страшно было,
а ведь только по щиколотке чиркнули.

'может быть' - говорит громадная негритянка,
летающая над стойкой
и ставит перед тобой ароматный
жгучий как стыд бальзам.
'что?'
'ты думал, что трус, я говорю, может быть'
и мудро суёт тебе что-то за щёку,
и треплет тебя, и прижимает,
и вся улыбается для тебя.

это тёплая старуха,
или ветер с чёрной реки?
ты идёшь один встречать ледяную крошку
и встречаешь.

и на лодке пробитой возвращаешься к негритянке,
к морякам, ласкавшим тебя на канатах,
к пирожкам, чей запах говорит на одном языке
с ветром дальнего мола,
где гвоздики чудесного
строят свой маленький звездолёт,
а гвоздики старых парусников
звенят музыку старта.
и ты смеёшься,
когда приключения трогают позвоночник.

кстати, хоть это и про янека, а одно из самых променясамогошных в некотором смысле
а эпиграф значит чёта вроде твоя бестебяшная не понимающая тебя душа

letrym: (gluehwein)
стал таким нежным, чтобы сказать, что будет война.
вечер такой непереносимый, огонь горячий.
твои пальцы! пересохшее горло, продублённый флаг,
и обрывок газеты летит, как священный ветер.

если мы все будем нежными, как бритвы,
ногти и красные кирпичи в синеве,
новая война станет той, о которой знали
те, кто мечтал, свернувшись калачиком,
или прикуривая сердце от голых веток.

знаешь, как будет?
сначала, мы всё таки раскопаем носки
в комнате, где одеяло как плащ у Зорро и поезд
увидим куда.
а потом, успокоясь, отправимся.
у пожарных лестниц несгорающий флот
стали и чуда.

всё равно, до хихиканья страшно и почти не весело представлять.
завтра, твоя небритая нежность меня пугает!
я хочу сорваться и быть одним из твоих,
обнимая огонь, насаживаясь на ветер.

но не трогай меня, я сам!
всё равно, ты пока ничего не начал.
я знаю, счастья бритв и тёплого бриза
возможны вместе.
звёздный собачий холод и огромное одеяло,
звёздное любопытство, птичий страх и моя усталость,
уходящая в твои пальцы, завтрашний день!

и моя звезда как репьи на холмах,
и недосягаемость ещё колючей самой звезды.
а репьи, значит солнце, горячее железо и пальцы фей,
стреляюших по склянкам из автомата.

не оставляй меня никогда, что бы ни сказал,
как бы я ни боялся зари,
куда бы ни спрятал наган и твои записки.
будущее! завтра! рассвет! новые паруса
так страшно трещат
и так дивно знать, что они не порвутся.

мой бесёнок ближе тебя, я щекочу его, когда вглядываюсь вперёд,
мы оба заметим, если заря проснётся.
кто важней и любимей зари, видит её целиком,
и его желанья сбываются,
потому что он знает, с кем скрестить пальцы.
letrym: (music)

тут [livejournal.com profile] f_ophelia напомнила про самую важную книжку моего детства. ещё до туве и крапивина и двух капитанов и гека фина и африканского гумилёва и непомнючего и ещё планеты людей, и синего сборника баллад, и сказок и мушкетёров, и вообще всего. эта -  и ещё "сказки биг бена"

пан спросил у пана "пане,
как добраться в Засыпане?"
"это просто" - пан сказал-
"направляйтесь вдоль Дремал
прямиком до поворота
с указателем "Зевота"
там, свернувши у сосны,
попадёте  прямо в Сны.
а оттуда в Засыпане
полминуты ходу, пане!"
это правда! просто очень!
до свиданья!" "доброй ночи"!

Витезслав Незвал, побейте меня если перепутал. (упыды - таки перепутал. Йозеф Кайнар)
(чешские поэты вообще все охуенные кстати, особенно детям. Ян Неруда и Шебастиан Гневковски из той самой синей балладности.  щас мне многие христианские стихи нравятся, а тогда только Неруда, потому что они такие. как надо, какя понимал тогда, про мужество, любовь и борьбу. "вас испугает, короли пророк из назарета и у доносчиков тайком вы спросите совета". а Пабло Неруду я потом уже узнал, да. я его до сих пор толком то не читал.)

а книжки, с которых я начал правильные и здоровские. я бегал по траве и смеялся всё время. потом я так от "любовника леди чатерлей" смеялся. не потому что устарелые представления о теме ебли, а от хорошести. потому что там про английских социалистов. но устаревшесть к хорошести тоже добавляла, да.

http://kinderlib.ifolder.ru/15543219
letrym: (teaaaaaaaaaaaaaa)
нежный язык туристов
с кровавых шершавых звёзд,
бриз, подносящий спички
и снайперские балконы.
бежать, задыхаясь, за руку
с зелёным пушистым странником,
сидеть на зябкой скамейке
и зарываться в него.

с моря тревожный ветер.
чуткие нежные лица
замечают друг друга.
как парусники китайцы,
белые как постели,
и негры трумба-турумба
как старые трактора.

маленькие японки,
выдохнутые тушью
в сосновых защитных куртках,
невидимые индейцы,
нескладные рыжие феи,
мальчики в свитерах,
разбитые коммунисты,
прижавшиеся поэты

и пламенные масаи,
голые, белозубые,
нынешние защитники,
будущие бойцы.

апчхи - и всё исчезает.
и пластиковый стакашек
теперь не летает, и кофе,
не бойся, не кровь ничья.

но коротышки-индейцы
по тайным тропинкам носят
кровавые и шершавые
звёзды нашей страны.
и можно, переглянувшись,
за руку и задыхаясь,
чёрными и прямыми,
как причёски у них..

пришелец пялится в карту
"а где тут у вас скамейка,
где в моего прадедушку
тыкался ваш поэт?
и на каком перекрёстке
кровь с молоком, масаи
ласкают и греют странных
и держат луки свои?"